http://www.proza.ru/2008/07/22/250
Художественная повесть про современную блаженную. Очень советую почитать.
Отрывок:
Собрали классный час и стали втолковывать Марьюшке про то, что нет никакого Бога, а есть несознательность человеческая и опиум для народа. На подмогу лектора вызвали из университета марксизма-ленинизма. Та доступными словами атеизм пропагандировала. Дети Марьюшку осудили и тоже стали требовать, чтобы она крестик сняла и их отряд не позорила. А Марьюшка, бледная до синевы, уперлась, что овца, и ни в какую: силой снимайте, а сама – не стану. Пришлось Настасье Владимировне на свой страх и риск действовать. Лекторша сидит и ножкой во французской туфельке по полу стучит в знак одобрения. Марьюшка губы стиснула, глаза потемнели, что-то в них такое стало мелькать, что у учительницы нехорошо на душе стало. А все-таки норовит до креста добраться и сорвать. Марьюшка его в кулачок намертво зажала. Настасья Владимировна ей пальцы разжимает, руки крутит, кричит истерически:
- Отдай, Батурина, отдай по-хорошему.
А Марьюшка – как окаменевшая.
На руках царапины кровоточащие, но кулачок не разжимает. Так и не смогли с нее крестик снять.
В школе скандал. Директор с завучем и учительницей поехали к Марьюшкиным родителям на серьезный разговор. По деревне новость быстро разлетелась, бабы с детворой столпились под окнами: дюже любопытно, чем дело кончится.
Тетка Татьяна от такого позора запламенела, как помидор. Давай на дочь кричать: пошто фамилию позоришь, снимай крест, пока не выдрала как сидорову козу. Отец на сторону Марьюшки встал: что плохого в нательном крестике? Не вы на нее надевали, не вам снимать. К тетке Татьяне мать присоединилась, бабка Ганна. Мешает украинские слова с русскими и польскими, от крика ее стекла содрогаются. Дядя Женя на тещу орет. Шум, гам, на улице народ тоже между собой ссорится – праздник просто какой-то.
Вышла из своей комнатки согбенная ветхая прабабка Марфа. Стукнула клюшкой об пол, и в избе все притихли.
- Чего над дитем измываетесь? – строго спросила прабабка Марфа. – В тюрьму нынче за кресты нательные не сажают.
- А, это вы, уважаемая, девочке голову дребеденью забиваете? – сощурился недобро директор.
- С чего ты взял, что это дребедень?
- А вы мне не «тыкайте»! – рассердился директор. – Бога никакого нет, это научно доказано.
- Ой ли? – фыркнула прабабка Марфа и засмеялась жиденько, надтреснуто.
- Вас переучивать поздно, - вступилась за честь директора завуч. – Мы строим социализм, а в нем религиозным пережиткам не место.
- Ктой тут голос подал? – прабабка Марфа смеяться перестала, сделала несколько шажков вперед, вгляделась подслеповатыми глазами в лицо завуча: - Никак Яшкина дочь пожаловала…
- Какая я вам Яшкина дочь! – вскипела завуч. – Анна Яковлевна меня зовут. Па-апрошу к себе уважительного тона.
- Ну да, Яшкина, - утвердительно сказала прабабка Марфа. – Того самого Яшки-партийца, который в тридцатых годах колокола с нашего храма сбрасывал да иконы в костер бросал. Жив ли Яшка?
- А то не знаете! Умер отец. Да причем тут он?
- Руки у него отсохли, - снова утвердительно сказала прабабка Марфа.
Холодный пот неприятной струйкой потек по спине завуча: у отца ее к старости в самом деле руки стали сохнуть. Открылись на руках трофические язвы, началась гангрена. Отняли ему сначала кисти, потом по локоть руки отрезали, потом – до плеч. Но спасти все равно не смогли.
- Вы на моего отца не клевещите! – сорвалась завуч. – Настасья Владимировна, отберите у ребенка крестик, и будет на этом.
Прабабка Марфа встала впереди Марьюшки, заслонила правнучку от вражеской напасти. Но Марьюшка за спину прабабки прятаться не стала:
- Пусть возьмут, коли смогут.
Настасья Владимировна выскочила вперед, сорвала крестик с девочки, швырнула его на пол и стала топтать ногами. Потом она не смогла внятно объяснить, зачем это сделала. Пока учительница на кресте выплясывала, бабы и дети на улице крик подняли. Кто подсуживал учительницу, кто возмущался. Возмущенных завуч на карандаш брала для будущей проработки в сельсовете.
Когда ярость учительская затихла, Марьюшка подобрала помятый крестик с пола и обратно на шею повесила.
Комиссия ушла, предупредив, что семья теперь на особую заметку взята, а к религиозному ребенку будут применяться строгие санкции.
Тетка Татьяна с бабкой Ганной рыдали в голос, кляли дурочку. Дядя Женя за озлобленных баб шумел. А Марьюшка ушла в комнатку к прабабке и долго сидела на постели, прижавшись жарким лбом к надежному плечу. С прабабкиных икон смотрели на нее мученики, страстотерпцы и блаженные. И сам Господь смотрел с Распятия и улыбался Марьюшке утешительно.
Стали Марьюшка и прабабка Марфа не разлей вода. Прабабка выучила Марьюшку по церковно-славянски читать, и вот что удивительно – трудный язык Марьюшке дался легко. Молитвы сами собой записывались в сердце деревенской дурочки, жития святых дышали современностью, и открывались Марьюшке прикровенные тайны духовные. Прабабка Марфа за правнучку усердно молилась, ожидая для нее жизни трудной и скорбной.
По зиме учительница Настасья Владимировна на школьном дворе поскользнулась, упала и сломала обе ноги так, что в районной больнице врачи руками развели: надо в город ехать, в травматологию, ставить аппараты Илизарьева.
По деревне загалдели, что Господь наказал не в меру усердную учительницу, топтавшую Марьюшкин нательный крестик. Погалдели да забыли.
А по весне снова про дурочку вспомнили.
В школу Марьюшка все еще ходила. Уроки у нее завуч вела. «Яшкина дочь», жиденький смешочек прабабки Марфы и несчастный случай с учительницей у завуча никак из головы не шли. Затаила Анна Яковлевна обиду на ребенка. Ребят против нее стала настраивать, всячески подчеркивала перед ними убогость Марьюшки. Что пришлось пережить Марьюшке – врагу заклятому не пожелаешь.
