Православный форум Доброе слово

Удивительная , проникновенная, глубоко трогающая душу книга - непридуманные рассказы протоиерея Валентина Бирюкова.


Вместо предисловия

СВЕТ СОСТРАДАНИЯ

Все мы живем по различным законам. Душевное, материальное правило — оно простое, очевидное. Букву пропустили — смысл слова меняется, цифру пропустили — расчеты неверные получаются, вот вам и авария.

А если нарушается закон духовный ? Тут такая «авария» может произойти — настоящая духовная катастрофа! Хотя последствия попрания духовных законов не для всех так ясны, как следствия нарушений законов земных...

Вся наша настоящая жизнь обличает нас в том, что все мы — преступники Закона Божьего. Заповеди нарушаем, а исправиться не хотим. Не видим, не ощущаем своей личной вины, как будто творящееся вокруг беззаконие нас не касается.

В Бердске, где я живу и служу Господу, например, то и дело встречаю девочек, без всякого стеснения курящих прямо на улице. Подхожу к ним:

— Здравствуйте, девочки. Почему вы курите ? Как вам родители разрешают это?

— А папа и мама сами курят...

Вот вам и исток нынешнего разврата — от самих родителей. Если они не запрещают своим чадам смотреть скверные передачи по телевизору, потому что «детям нравится» или потому что «все смотрят», — сколько горя, сколько несчастья бывает посеяно таким равнодушием! И дети нам не скажут доброго слова за эти нарушения нравственного

закона. Сами родители не хотят понимать духовного — вот и горе, вот и несчастье, вот и «авария»: детки малые, девочки прямо на уроках скверные слова говорят...

Я помню, когда мы учились, у нас и понятия не было о хульном слове. Мы никогда не думали, чтобы обидеть кого-то или чужое взять. Не потому, что мы какие-то особенные были, — просто понятие о послушании, о правде все-таки еще не было разрушено, несмотря на господство безбожной власти. А сейчас вместо христианской нравственности — разруха и обман. Вот потому и скорбей так много. Но и скорби, попущенные Богом для исцеления души, часто вызывают у нас ожесточение. Появляется озлобление на всех, и вся — бывает, готовы все керосином облить, спичку поднести, пусть все сгорит. Так действует скорбь в иных людях.

Это потому, что враг, сатана, разжигает в нас зависть, покушаясь на Промысел Божий, на Небеса. Он сам не может терпеть чужой радости и благоденствия, так как в нем нет любви и даже малейшего терпения, он должен только мстить — и нас в такое состояние затягивает.

Но забудем ли, что скорбь Христова каждого христианина касается, забудем ли, как Христос говорил, что скорбями и болезнями будут спасаться души наши ?

За свою жизнь я много встречал людей, страдавших ради Христа. И не только мучеников за веру. А и тех, кто принял житейское, земное страдание как дар Божий для спасения души, кто через свою скорбь начал жалеть и понимать всех несчастных, страждущих.

Чтобы понимать горе другого, чтобы любить, чтобы помочь, человек должен сам испытать искушение — как говорит Христос. Кто знает вкус этого горя, этого страдания, тот сожалеет о боли другого, понимает его скорбь, сочувствует — ведь у него свое воспоминание о такой же боли, он знает, как это тяжело. Когда человек прошел скорбь, он будет обязательно любить, жалеть, помогать, сострадать, переживать, он ближнему никогда не сделает плохого.
Даже
врагу, которого он будет понимать и прощать. Ведь даже в тот момент, когда нас обижают, — обидчик тоже расстраивается, и в голове у него стучит, и сердце стучит, и давление поднимается, и плохо спится, и таблетки не помогают. Сказать-то о многом бы надо. Но не знаю, будет ли кому польза от этого, научат ли кого истории, собранные в этой книге. Я не собирался их публиковать, только рассказывал людям Божиим для спасения души — за мной записали эти рассказы. Не дерзаю оценивать их. Только бы помочь деток спасти от одичания души. И понять всем нам, что среди беззаконий наша задача — защищать правду, любовь, Закон Небесный. Это Евангелие. Это Небесное Письмо, Господом для нас написанное, это источник нашей благодатной жизни. Это путь во Царствие Небесное.



Скачать книгу можно здесь :

http://www.orthedu.ru/arhiv/03.htm

ссылка седьмая сверху, скачивается очень быстро

Недавно купил эту книжку на православной выставке. Вернее покупал совсем другие книги, а эту взял на сдачу. Всю еще не прочитал, просто пролистал и почитал выборочно. Очень приятные, добрые произведения.

Один из рассказов .

УРОКИ ОТЦА ПИМЕНА
Незабываемой стала встреча с иеромонахом Пименом, который служил в г. Алейске Алтайского края после долгих лет ссылки на Колыму. Услышал я о нем в декабре 1965 года от женщины, которую встретил в Барнауле, в доме у Клавдии Устюжани-ной, к которой я приезжал узнать о случившемся с ней чуде исцеления. Женщина та была знакомой Клавдии, запросто пришла к ней и, перекрестившись, сразу поделилась радостью: — Клавочка! У какого батюшки я побывала! Он мне два таких греха облегчил... Спросил я у нее адрес этого священника, да прямо и поехал к о. Пимену в Алейск. Я сам тогда еще не был священником — пел в церковном хоре в селе Тогур. На станции в справочной еще спросил, когда пойдет поезд на Барнаул. Оказалось, через три часа. Ну, думаю, слава Богу, времени хватит. Пришел к нему на квартиру. Выходит келейница батюшки, Мария Яковлевна, старушка-монашка. — Батюшка, гость к нам приехал... — Знаю, матушка, знаю, — отвечает он. Смотрю — идет худенький священник, лет пятидесяти, бородка наполовину седая. Подходит ко мне, снимает пальто, берет меня под локоток: — Пойдем. Будем водосвятный молебен служить. Сейчас мать приедет, у нее сын Анатолий как пришел из армии, так два месяца в больнице пролежал. Но не помогла ему больница ничем. Святой водички ему надо. А сам готовит все для молебна: ставит на стол водо-святную чашу, кладет требник, кропило, свечи, надевает епитрахиль и крест — стоит, ждет. Ну, я думал — они уже договоренные с той женщиной, которую мы ждали. Наконец, она приходит. — Батюшка! Можно вас попросить... — Ну, давай, давай, мать, раздевайся, бидон давай сюда... Вода уже налита, все приготовлено. — Благословен Бог наш...— начал батюшка. Я помогал ему петь. Сотворили водосвятный молебен. Отец Пимен сам попил святой водички, мне дал, пришедшей к нему женщине в бидон вылил воду. — Батюшка! Когда еще приходить? — Никогда! Сын твой духовно больной, но сейчас ему уже получше. Пусть по ложечке или по пол стаканчика святой водички пьет натощак, молитвы читает — вот и поправится. Будет работать, хорошая работа у него будет, он у тебя молодец. - Да, он хороший сынок... Батюшка, спаси Господи! -кланяется ему женщина... Пошел отец Пимен в свою комнатку требник класть. Маленькая такая комнатка — спальная, он в ней и молился по ночам. Как келейка она у него была. Я же — за той женщиной. Спрашиваю: — Вы уже были сегодня у батюшки? - Нет. Никогда прежде не была! В первый раз пришла. Я сразу понял: правду говорили мне, что он прозорливец, иеромонах Пимен. Только скорей, скорей отхожу от той женщины. Думаю: сейчас батюшка меня увидит, неудобно будет, что такой я любопытный. Тут батюшка идет, сразу ко мне: — Ну вот, теперь будешь знать... Я покраснел до пяток. Как он узнал, что я полюбопытствовал у этой женщины?.. — Ну, ничего, пойдем... В горницу зашли, где совершали молебен. — Батюшка, обед готов, — говорит матушка Мария Яковлевна. — Приглашайте гостя! Помолились мы, сели за стол. Я хоть и не хотел есть (не так давно обедал), хлебнул супа — и так он мне понравился. Вкусный-превкусный! Начал есть быстро, по-солдатски, а сам думаю: «Какой вкусный суп!» А батюшка мне и говорит на ухо: — Да вот потому и вкусный, что матушка Мария Яковлевна готовит. Она — монашка, все монашеские правила вычитывает. И все с молитвою делает — зажигает огонек лампадки, от лампадки печку зажигает, печка-то своя, дровами топят. Вот она чистит картошечку — «Господи, благослови!» Все крестит. Крупы сыплет ли, капусту ли кладет, морковочку, свеклу, водичку льет, — все крестит, все с молитвочкой. Она без молитвы не живет. Вот поэтому и вкусный суп. Я только на него посмотрел и думаю: «Как он жил, что мои мысли знает ?» Он мне сразу отвечает: — А вот сейчас покушаем — я и расскажу, как я жил. Ох ты, Господи! Опять я попался! Я тогда понял, что он вправду прозорливый. Видит меня насквозь. Мысли знает. Это какую духовную силу надо! Я тогда прошу мысленно: «Господи! Дай мне хорошие мысли» — а сам ложкой работаю. Он мне прямо тут же и говорит: - Вот-вот! Проси Господа, чтобы Он даровал тебе хорошие мысли. Боже мой! Я испугался. Мне неудобно уже смотреть на батюшку. Пододвигаю второе — гречневая каша была — уписываю кашу, и уже не смотрю, а только думаю: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!» И слышу над ухом: — Вот-вот, всегда Иисусову молитву читай. Монахи не разговаривают ни о чем — только Иисусову молитву читают.
Так и ты. И враг уже не влезет в душу, потому что там Бог работает Духом Своим. Боже мой! Я уже не могу. Чувствую - так покраснел, что даже нос у меня красный. Только торопливо читаю Иисусову молитву: «Господи, Иисусе Христе...» А каша — я не знаю, как она у меня пролетела. И чай тоже. Все скушал. А батюшка еще кушает. Я по-солдатски, а он по-граждански... Сижу, боюсь шелохнуться. Наконец, закончили трапезу, поблагодарили Господа. Я иконам поклонился, хозяевам: — Спаси Господи, дай Бог здоровья! - Ну, пойдем в горницу, - говорит мне батюшка, - будем беседовать. И пошел впереди меня, а я за ним. Когда зашли, увидел я у него на стене часы. Только глянул на них и подумал: «Сколько времени у меня осталось до отхода поезда?» — как отец Пимен, не оглядываясь, говорит мне: - Два часа до отхода. Мы успеем. Нам хватит времени поговорить. Я остолбенел. Не могу двинуться с места. То хоть рядом сидел, а то затылком ко мне - и мысли мои узнал! — Что ты не садишься? Садись! А я не могу садиться. Мне стыдно - вот истинно говорю. Думаю: «Что я буду сидеть? Я такой грешник». А он: - Ну, что ты испугался-то? Кого ты испугался? Я же тебе не враг. А что испугался - так это тебе полезно. Будешь чтить Бога. Я сажусь и боюсь: вдруг мысли какие нехорошие могут быть, непрошено. - Садись, ничего... Не бойся. Искушений не будет со мной. И начал он рассказывать, как прожил свою жизнь.

РАССКАЗ ОТЦА ПИМЕНА

«Ну, слушай. В миру звали меня Мишей. Б детстве служил пономарем, службу отлично знал — читал, пел. Шло время. Я подрос, уже парнем стал. В армию меня не брали, потому что я слабый, комиссию не прошел. Мои друзья все поженились, у них уже дети, да по двое. А я еще один. У меня подруги не было. Мне и говорят: — Миш, ну что ж ты? Вон, Мария-то Панова — смотри, девица какая! Женись, хорошая у вас семья будет. Детки хорошие будут. Я знал Марию прекрасно. Хорошая девушка. Проводил ее раз до дома, потом другой раз — только как друга проводил, не коснулся далее ее никак... А потом вернулся в храм, зашел в алтарь — сто поклонов земных сделал, так что даже рубашка взмокла... Пришел домой, со скотиной убрался, поужинал и лег спать. Утром встаю — слабость какую-то ощущаю. День, неделя — не могу кушать, аппетит потерялся. Две недели, три недели проходит — ничего не могу есть. Водички попью — и все. А ничего не болит. Усталость какая-то — и все. Мама переживает: что с сыном?.. Пока еще крепость была, ходил, управлялся с делами. А потом уже и ходить не могу. Тогда мамка пригласила священника — поисповедовал он меня, причастил, месяц спустя пришел еще раз — пособоровал. На прощание батюшка сказал мамочке: — На все Божья воля. Э-э-э... Тогда мама поняла. Уж раз батюшка так сказал: на все Божья воля — значит, дело худо. Мать вернулась — бух на колени. Поклоны, слезы. Папка пришел, рядом встал и плачет: — Господи, один сынок — Миша, да такой милый, да такой хороший. Не может слез сдержать. Давай с матерью вместе молиться. А я лежу в лёжку. До того истощал, что понял — мне уже не жениться. Какой я жених — сам себя не таскаю. И понял я, что нет мне благословения на женитьбу. Господи, оставь меня живым, — прошу, — маму жалко, как она плачет... Если я умру — не знаю, останется ли мамочка в живых. Папочка с мамочкой поплакали, а все-таки надо и со скотиной управляться... Вернулись, покушали, помолились, спать легли. Тут я мамочке говорю: — Мам, дай пить. Ох, как она обрадовалась, что Миша попросил хоть попить. Поняла, что аппетит возвращается. А то ведь и пить не просил — насильно приходилось поить. После этого я помаленьку стал кушать и поправляться. Потом папе и говорю: — Пап, запрягай лошадку, вези меня в церковь. Папа меня под руку, мать под вторую — из саней вытаскивают, в церковь ведут. А люди смотрят, шепчутся: — Миша приехал... Миша приехал! Слава Богу! Рады люди. А Мария стоит, нос повесила — не знает, куда определить себя. И Мария осталась одна, и я один. Вот так. Вот такая судьба... Потом, когда уже стал я снова служить, батюшка спросил меня: — Ну что, Миша, жениться будешь или как? — Нет, какое там! Какой я жених... Стал пономарем в Алейске. А потом рукоположили в дьякона, через два месяца — в священника. Стал иеромонахом Пименом. Два года прослужил — увидел во сне: нашу церковь ломать будут. И показано было, кто именно из нашего села будет храм ломать. И через два года пришло это время. Те самые люди, которых я во сне видел, которых хорошо знал, церковь — на замок, меня — за бороду (а борода-то еще была — три волосинки), в вагон — и на Колыму. Ну, как везли — известно. В телячьих вагонах. В чем захватили, в том и поехали. Ни подушечки, ни ложечки, ни хлебушка. Хлебушка не дали с собой даже! Привезли нас на Колыму — а там уже тысячи людей работают. Много накопилось "врагов советской власти". Мы — пополнение "врагам". Заставили меня рыбу чистить. Там одни добывают рыбу, другие чистят, иные пилят лес, а эти бочки делают. Разговаривать запрещено было — как на работе, так и за столом. И часовой стоит ночью — чтобы не было никакого разговора. Заговорил — бунтовщик. Кормили нас одними вареными рыбьими головками. Полный таз этих головок принесут, кружка или две кипятка, без заварки, без сахара (сахар и не спрашивай!) — вот и все пропитание. Все обовшивели, грязные-прегрязные, уставшие-преуставшие. Жили в казармах. На нары из бревен веток накидают — вот и постель. Одежды никакой не давали. В чем приехали — в том и работали, одежда наша — и постель нам, и подушка. Мыла когда дадут по кусочку, когда не дадут. Зато кипятка сколько хочешь. Ну, ладно, мы хоть этими головками наедались. Рыбу же — солили и в бочках катили на пароход. Работали только заключенные, а конвоиры были гражданские. Вооруженные. И плетки у них были. Работали мы буквально до смерти. Кто не может — расстреливали и закапывали, как собак... И вот я насмелился — сказал как-то вслух: — Вот, нас пасут, как скотинушку, и кормят, как скотинушку. А часовой хоть и у двери стоял (а я шестой был от края), увидел и услышал. — Кто это говорит ?! Подошел. За руку меня поймал, руки — как клещи: — А ну-ка, бунтовщик! Выходи! Вытащил меня из-за скамейки. Вывел на улицу, шапку снял с меня. С крыши капель — снег и дождь. Поставил под капель. Каплет мне прямо в темечко. Я стою. Чувствую — голова совсем замерзает. А часовой мне кричит: — Стой! И еще раз — со злобой: - Стой!!! Хотел прикладом меня ударить — размахнулся. Думаю: то ли сейчас зубы вылетят, то ли глаза, то ли нос перебьет. Но не ударил, так как я стою смирно. Думаю: что будет — то и будь... Потом голова закружилась, закачался я, упал — не помню как. Когда очнулся — уже лежал на кровати в больнице. Голова — как будто в огне горит, и кажется огромной, как бочка. Температура страшная. Аппетит исчез. Долгое время даже слова сказать не мог — такая адская боль была. И не знал, что со мной. Потом узнал, что у меня менингит — страшная болезнь. Ко мне подходили, спрашивали: — Ты зачем сюда приехал ? — Не знаю... — Откуда ? А я только: — Мама, мама! Папа, папа! Возьмите меня! В это время на Колыму привезли пополнение, и конвоирам, когда они направлялись обратно, велели: — Возьмите вон того мальчика, который все кричит: "мама, мама!". Увезите его, он еще молодой... Короче, списали меня как совсем негодного к работе, как не жильца на этом свете. Отдали документы. Конвоиры доставили меня домой, в Алейск, в отцовский дом, — прямо по адресу. Перешагнули через порог — папочка дома был, мамочки не было. Как папочка увидал меня — так и упал на колени: — Ой!!! Миша приехал! Мамка пришла вскоре. Наплакались. А потом покормили, чем было, милиционеров. Они уехали. Оказались — добрые люди, эти милиционеры. Хорошо, говорят, что меня привезли. А я упал — не знаю, сколько и спал. А проснулся — голова болит, и болит, и болит. Стану молиться — мне легче. Сяду молиться — мне легче. Взялся читать Псалтирь. Читал, читал — и упал, не знаю, сколько я спал. Когда упал — меня не стали трогать. Так и стал читать до тех пор, пока не упаду и не засну. Очнусь — начинаю снова. Только молитва мне и помогала. А потом соседка приносит газету: — Батюшка, смотри-ка, приказ Сталина — надеть погоны, открыть церкви... Это был 1943 год. Что-то изменилось в стране, если случилось такое. Прочитали, поплакали, порадовались, сели — чайку попили, молча посидели. Потом ушла соседка. Через 2 часа приезжает председатель Алейского исполкома, а с ним два дедули. — Здравствуйте, батюшка. Вот газета вышла. Приказ Сталина — открыть церкви! Мы церковь уже освободили, зерно убрали, почистили, помыли все. Люди стоят — ждут. Приехали за вами. Как ваше здоровье? Вы сможете служить ? А я на них смотрю, молчу — не знаю, как отвечать. Какое мое здоровье? Только что сижу, только что едва хожу. Про здоровье говорить нечего. Сильно голова болит, менингит — это ужасная болезнь. Они меня второй, третий раз спрашивают: — Батюшка, ну что вы не отвечаете? Сможете служить? Поедемте! А я молчу — не знаю, как отвечать. — Батюшка, вот смотрите, — снова начали они, — церкви открыли — а ведь ни одного священника нет, всех порасстреляли, только вы один остались. Я подумал-подумал, поднимаю палец, на восток показываю и говорю: — А туда, обратно, не увезете меня ? — Нет-нет, — говорят, — это уже все прошло! Сейчас приказ Сталина вышел. — Ладно, давайте одежду! — сказал, наконец. Одели меня, посадили на телегу, привезли к той самой церкви, из которой брали. Как я глянул — упал на колени, слезы потекли ручьем. Не мог своими ногами идти. Страшно вспоминать даже... На коленях полз я до алтаря, и все плакал. Люди встали на колени — и тоже плакали... У меня дома был подрясник, крест — надел все. Заполз кое-как в алтарь, старички со мною зашли. Престол был закрыт клеенками, простынями. Раскрыли — на престоле крестик маленький лежит и Евангелие. Слава Богу — хоть Евангелие сохранилось! Принесли свечи — зажгли. Пришел псаломщик. — Давай, батюшка, возглас! Поставили меня на ноги. А я не могу стоять — плачу. Слезы сдавили горло. Два старичка меня подняли — один справа, другой слева, держат под руки, помогли поднять руки. Я только сказал: — Благословен Бог!.. — и упал. Не мог стоять на ногах. Залился слезами. Люди снова заплакали. Снова подняли меня. — Батюшка, давай возглас! Я тогда набрался силы, только сказал: — Благословен Бог наш и ныне и присно и во веки веков!.. — и упал опять. Они тогда сами сказали: — Аминь! — и пошла служба. Просфоры постряпали — принесли, чашу принесли, кагор — все у людей нашлось. Трое суток я не выходил из церкви — трое суток молился. Не кушал, не пил, даже на улочку не ходил по естеству. Голова упадет — задремлю ненадолго, проснусь — и опять служба. Ночью и днем. Люди не хотели уходить из церкви — так наскучались по службе. Настолько были рады, настолько хотели молиться!.. Одни уходят — другие приходят: — Батюшка, нам бы покреститься, исповедаться... На четвертые сутки совсем без сил я вышел в церковный двор. Мне говорят: — Батюшка, вам сторожку истопили, вычистили, вымыли. Пойдем туда! Я упал и спал — не знаю сколько... Две недели прошло, я думаю: "Надо бы домой за бельем съездить". Двое прихожан взялись проводить меня. Лошадку привели. Я только за ворота вышел, только перекрестился — у меня голова закружилась. Упал я — и не помню, как упал. И слышу, как в душе у меня слова звучат: "Молись! Пошли человека — белье принесут. Молись!" И я очнулся. Боже! Бог повелевает молиться! Даже упал — и то молись. Вернули меня в сторожку. Потом белье принесли, вымылся я горячей водичкой. И — слава Богу! И стал молиться. Вот с этого момента Господь даровал мне прозорливость. Вижу каждого человека — каков он. Мысли вижу людей. Будущее знаю каждого человека. Страшно говорить даже об этом. Никому до того не рассказывал. Тебе же, Валентин, говорю, как сыну: это не мое, это Господь даровал такую крепость силы... Заранее открыто было мне, что Никита Сергеевич Хрущев закроет нашу церковь. Я сказал тем самым двум старичкам, которые привели меня в церковь в 1943 году : — Завтра мы служим последнюю службу. После службы к нам придут церковь закрывать по приказу Хрущева. Так все и случилось. Убрали мы все святыни, книги. Выходим из алтаря. Смотрим — стоят четыре человека. Два милиционера и двое из исполкома. У них уже замки свои, пломбы свои. Я говорю моим старичкам: — Идите со мной рядом. Сейчас к нам подойдут и назовут меня по имени-отчеству. Двинулись эти люди к нам навстречу. — Вот, Михаил... — называют меня по имени-отчеству, — по приказу Хрущева ваша церковь закрывается. Я только сказал им: — Не наша воля, а ваша воля. Пока... Они свои два замка повесили — на обе двери, а также две пломбы. Был у меня антиминс, и стал я совершать службу дома, по ночам, в спаленке, где помещалось человек пять. Стали помогать мне монахиня, матушка Мария Яковлевна, и несколько старушек. Все делалось втайне, на службу приходили только доверенные люди. Ну и у кого какая нужда — требы тоже исполнял помаленьку... Приближалась Пасха, готовились совершать ночную службу. По языки довели — милиция об этом узнала. Ну, и я, по милости Божией, знал, что в эту Пасху, в 5 часов утра, придут пять милиционеров, чтобы захватить нас — за то, что мы совершаем службу. Служили мы, завешивая окна одеялами, чтобы свет не просвечивался, — и на улице, и у соседей, и возле дома много глаз. Службу закончили пораньше: уже в 3 часа ночи все ушли. Открыли двери, освежили комнату, чтоб в воздухе не чувствовался запах ладана. Все прибрали — чтобы признака не было, что здесь проходила служба. Я стою, молюсь, канон читаю Пасхальный. В епитрахили, с крестом. Свечи горят, сени открыты, двери открыты, калитка открыта. В пятом часу в дверь стучатся. Матушка Мария Яковлевна приглашает: — Заходите! Заходят пятеро милиционеров. А я приготовил в прихожей 6 стульев: 5 в ряд и один напротив. Они входят, как в фуражках пришли, так и стоят. Я знаю, что они благословения брать не будут. Подхожу — каждому ручку подаю: — Ну, здравствуй, Иван Петрович, здравствуй, Григорий Васильевич! Каждого называю по имени-отчеству. Один милиционер снимает фуражку и говорит: — Я таких людей еще не видел. Не знает нас, а по имени-отчеству назвал... А я им отвечаю: — Садитесь, милые сынки, вы пришли меня поймать, да сами попались! Они думают: как попались? Что это, засада какая-то? Оглядываются кругом — нет, никого нет, никакой помехи. Тогда я и говорю им: — Мы живем в мире, где царствует грех. А грехи такие бывают... И начал. Рассказал одному все его грехи — "от" и "до". Другому и третьему. Они: — Батюшка! Так это вы про меня говорите! И другой. И третий так же. А я то же — и четвертому, и пятому. Тогда они обомлели. — Батюшка! Учи нас! Мы ничего не понимаем. Только не говори никому про это!
— Вы сами не скажите, — отвечаю. — Я-то не скажу. А то вы придете домой — своим супругам: то-то-то. — Нет, нет! Не скажем никому. — А у тебя вот супруга некрещеная, — говорю, — у тебя мать некрещеная... А ты сам некрещеный... А они опять просят: — Батюшка, учи нас! Покрести нас. Прощаясь, сказали: — Батюшка, что надо — говори! Во всем поможем. Итак они стали помогать — с большой любовью помогали. В ночное время огород копали. Посадили ночью, чтобы никто не видел, а сами нарядились так, чтобы их не узнали. Дров привезли. Колодец вычистили. Оградку отремонтировали. Картошку окучили и всю выкопали — спаси их Господи. Не давали мне ничего делать: — Батюшка, учи нас, учи! Все покрестились. Всех их повенчал тут, в домике. Такие стали друзья с ними!..» Вот как бывает в жизни. Вот видите, что значит правда Божия. В душу благодать входит, потому что она нужна, потому что она истина, любовь — это не поддельная, не искусственная любовь, а истинная любовь, правда Небесная. Она входит в душу — и человек начинает понимать ее и становится из врага великим другом. Чтобы понять это, всем нам нужен был такой молитвенник, как отец Пимен. Он ведь девственник был, женского пола ни разу не коснулся. Условия его жизни были только скорбные. Он сам был худеньким, слабеньким, даже больным, а духом — такая сила! Вот и судите — зло или благо болезнь, если телесный недуг помогал держать душу в чистоте... Через два года после нашей встречи отец Пимен отошел ко Господу. А его уроки до сих пор у меня в памяти. Прощаясь, я поклонился и сказал ему: — Спасибо вам большое! А он — грозно так на меня глаза вскинул:
— Проси прощения! — А за что? — удивился я. — Неправильное ты слово сказал. — А как надо? — Спаси Бог! — громко произнес о. Пимен. — Только так. Иначе говорить — это грех. Что такое «спаси»? Это же Сам Спаситель. Кого мы просим о спасении? Бога, а не какое-то «бо». Так и надо говорить: Спаси Бог, Спаси Христос! Спаси Господь! Скажи всем... И я тоже с тех пор все о том наговариваю. «Спасибо» -это говорить даже стыдно. Ведь Спаситель и Бог пришел всех нас спасти. А мы даже ленимся или не хотим полностью, правильно выговорить слово — Бог. Мы не думаем, какое это повреждение нашей жизни. Подумаешь, мол, буква! А, к слову, скажет преподаватель: — Ребята, напишите «стол». Они напишут, а последнюю букву не допишут. Получится не «стол», а — «сто»! Ох! Куда попали. Таких примеров много. Попробуй торговый работник в отчете — одну цифру пропусти. Что будет? О-хо-хо! Сердце заколотится! Давление повысится. А потом ревизия проверит — все товары целы. А что случилось? Да цифру пропустили! Вот как одна цифра действует в жизни. А тут — закон Божий написан. Закон! Божий. А мы его полностью пропускаем И не одну букву, а все буквы. Так куда же мы попадаем? Попав на тот свет, Клавдия Устюжанина спрашивала: — Господи, как я буду жить, если мое тело все изрезано? А нам понять надо, что у всех нас душа изрезана! То - тело. А то — душа. Мы все пораженные. Душа у нас у всех больная. Так сделаем ревизию в нашей душе! Видите -сколько недостатков у нас в жизни-то! В семье. В обществе. В Кремле. Если мы в земной школе в тексте требуем даже запятую точно поставить. А тут — школа Небесная. А тут — закон Божий у нас не исполняется. А если бы нас воспитывали жить по закону Божиему, всех, — то у нас бы не было ни крючка, ни замка, ни сторожа, ни тюрьмы, ни убийства, ни воровства, ни насилия, никакого хульного слова. И никакого оружия смертоносного нам не нужно. Смотрите, нам добра сколько делать — не переделать! А мы — не можем добро сделать. Потому что мы калеки — и телесно, и духовно. А поэтому нам надо Господа Бога просить всюду и всегда о вразумлении и о молитве. А чтобы нехорошие мысли не лезли, как говорил отец Пимен, «надо душу свою закрывать духовно Божьим законом. Не болтовней заниматься, а с Богом разговаривать». Благодать Его любить и ценить.

Татьяна!

Как здорово, что Вы выложили рассказ про иеромонаха Пимена. Читала и плакала. Спасибо.

_________________
Тина Гай

Спаси Вас Бог!

_________________
Любить - значит жалеть. (с)

Татьяна!

Можно ли еще выложить что-нибудь из этой книги?

_________________
Тина Гай

И вас спаси Бог!

Можно, конечно. Начну сначала тогда...

СИЛА ДУХА

ГОСПОДИ, ПРОСТИ ИХ!

В Бога я верил с детства,и, сколько помню себя, удивлялся всегда людям,
смотрел на них с восхищением: какие они красивые, умные, уважительные,
добрые. Действительно, в селе Колывановское Павловского района Алтайского
края, где я родился в 1922 году, меня окружали замечательные люди. Отец
мой, Яков Федорович, учитель начальных классов, на все руки мастер, таких
теперь и не сыщешь: и валенки катал, и кожи выделывал, и печки клал без
единого кирпича - из глины... Любид я родной храм Казанской иконы Божией
Матери, где меня крестили на Казанскую. Внимательная детская любовь была у
меня ко всем односельчанам.
Но настало время, когда в 1930 году, на первой неделе Великого поста,
отца посадили в тюрьму. За то, что он отказался стать председателем
сельсовета, не хотел заниматься организацией коммун, калечить судьбы людей
- он-то, как верующий человек, хорошо понимал, что такое коллективизация.
Власти предупредили его:
- Тогда сошлем.
-Дело ваше, - ответил он.

Так отец оказался в тюрьме, которую устроили в монастыре, в городе
Барнауле.
Сразу после этого и всех нас в ссылку сослали. Восьмой год мне тогда шел,
и я видел, как отбирали скот, выгоняли из дома, как рыдали женщины и дети.
Тогда сразу что-то перевернулось в мой душе, я подумал: какие люди злые, не
мог понять - с ума все сошли, что ли7
И нас, как и всех ссыльных, загнали за ограду сельсовета, своих же
сельских поставили часовыми, дали им ружья. Крестная моя, Анна Андреевна,
узнала, что нас согнали к сельсовету, принесла нам пирожков. Подбегает к
нам, а молодой парень, поставленный караулить ссыльных, ружьем на нее
замахнулся:
- Не подходи, стрелять буду!
- Я крестнику пирожков дать хочу!
- Не подходи, это враги советской власти!
- Что ты, какие враги, это же мой крестник!
Тогда парень нацелился на нее ружьем, грубо оттолкнул стволом винтовки.
Она заплакала:
-За что ты меня, Иван?!
Свой, деревенский, русский человек, а дали ему ружье - и он меня,
мальчишку, уже считает врагом советской власти. Вот такие мы грешные люди.
Я этого никогда не забуду. Тогда я , конечно, не мог понимать, откуда все
взялось, почему соседский парнишка - четырнадцатилетний Гурька - изо всех
сил дал мне подзатыльник, когда я побежал к крестной: и по шее меня бил, и
по боку, и пинком, и кулаком и матерком!..Я заревел. Подумал:почему люди,
клоторых я хорошо знаю, вдруг зверями сделались?
Потом этого Гурьку на фронте убили.А много лет спустя, в 1976 году,
когда я уже стал священником, увидел я его во сне. Будто идет прямо в землю
огромная труба, а он держится за кромки этой трубы - вот-вот сорвется. Увидел меня - закричал:
- Ты меня знаешь, я - Гурька Пукин, спаси меня!
Я взял его за руку, вытащил, поставил на землю. Заплакал он от радости,
начал мне кланяться:
- Дай Бог тебе вечного здоровья!
Проснулся я и подумал:"Господи, прости его." Это душа его молитвы
просила. Пошел на службу, помянул, частичку вынул. Господи, прости нас,
глупых! Мы же глупые . Это не жизнь, а травля жизни. Издевательство над
самим собою и другими. Господи, прости. Он же пацан был,14 лет ему. Я
помолился о нем, как мог.На следующую ночь снова увидел его во сне.Будто
иду я, читаю Евангелие, а сзади он идет он, Гурька. Опять кланяется и
говорит:
- Спасибо тебе, дай Бог тебе вечного здоровья!

Татьяна!

Мало! Сразу надо несколько рассказов. Хотя, может быть, это сложно?

_________________
Тина Гай

"СЧАСТЛИВЫЕ ВЫ, ЧТО У ВАС ВСЕ ОТОБРАЛИ..."


Многое из того, что случилось при раскулачивании, предсказала односельчанам прозорливая девица - монахиня Надежда.
Удивительна история ее жизни. Она с семилетнего возраста не стала вкушать мясное и молочное, питалась только постной пищей, готовя себя к монашеству. Отец ее всю жизнь был старостой в нашем Казанском храме,мамочка стряпала, убиралась в церкви. Когда Надежда выросла - за нее сватались два купеческих сына - ни за кого не пошла. -До свидания! - вот и весь разговор. Был в ее жизни случай, когда она обмирала - трое суток ее душа была на Небе. Рассказывала она потом, как Царица Небесная ее трое суток по мытарствам водила. И когда очнулась Надежда, то весь девичий наряд раздала по бедным и стала ходить в льняной одежде. Все до ниточки было у нее льняное - даже ленточки в Евангелии. Она каждый день вычитывала полную Псалтирь и одного Евангелиста. А потом шла на работу. Дров себе навозит на тележке, сеяла сама. А когда землю отобрали, она колосков наберет, на мельницу зимой свозит и живет этим. При этом она никогда ничем не болела. Эта монахиня Надежда многим предсказала будущее - вплоть до сегодняшнего времени. Я сам свидетель тому, что незадолго до до "перестройки" она говорила, что у людей будут "большие" деньги, мою жизнь наперед видела. Ей и было открыто, кто не пойдет в комунну, кто претерпит за это. В 28 году, незадолго до раскулачивания,подойдет вечером к двери какого-нибудь дома и тихонько, чтобы не слышали дети, говорит:
-Молодцы вы, что в коммуну не пойдете Но вас из дому выгонят, отберут землю, скот, все ценности и сошлют в ссылку.
А что такое коммуна - тогда никто не знал, узнали после. И кого она известила - тех и сослали в ссылку, а к кому не подошла - те пошли в коммуну. Вот такое знание ей было дано от Бога. А когда стали ссылать земляков, она утешала их:
-Вы не плачьте, вы - счастливые. Представляете, какое счастье? Землю отобрали, скот отобрали, из дома выгнали, одежду самую лучшую отобрали. И это называется - счастливые?
-А вот когда Страшный Суд будет, это вам зачтется. Вы будете оправданы - не за то, что вы богатые, а за то, что вас сослали за Христа, что вы за веру страдали, терпеливо терпели.
Даже адреса назвала, куда сошлют, сказала, что всего полно там много будет - полно дичи, рыбы, ягод, грибов. Лес и поля свободные.. Действительно, монахиня Надежда оказалась права. Так и случилось. В тайге, куда нас сослали, девать некуда было рыбы, ягод, грибов, кедровых орехов.
Сначала, правда, очень тяжко пришлось. Люди в дороге сильно пострадали - больше чем полмесяца добирались до глухих лесов Томской области, куда нас определили жить.
Вышли все продукты. Да к тому ж все у нас отобрали - не было ни мыла, ни соли, ни гвоздей, ни топора, ни лопаты, ни пилы. Ничего не было. Даже спичек не было - все выжгли по дороге.
Привезли нас в глухую тайгу, милиционеры показывают на нее:
-Вот ваша деревня! Какой тут вой поднялся! Все женщины и дети закричали в голос: -А-а-а! За что?!
-Замолчать! Враги советской власти!
И все такое. Страшно говорить. Умирать нас привезли. Одна надежда - на Бога. Да на свои руки. И дал Господь силы...
Спать легли прямо на земле. Комаров - туча. Костры горят. Утром рано лоси пришли на костры. Стоят, нюхают, что за новоселы? Кедровые шишки лежат
на земле, медведи подходят, выбирают орехи из шишек - но нас ни один медведь не тронул.
Потом огляделись:леса-то сколько, да бесплатно все! Вода чистейшая. Приободрились немного.
Ну, а затем пошла работа. Начали строить.Сделали общий барак - на пять семей. Дядя Миша Панин стал нашим опекуном, ведь я еще мал был, вот он и помогал. Там, в тайге, все работали, от мала до велика.Мужчины лес корчевали, а мы, дети (даже двухлетние), палочки бросали в костры и сучки жгли. Спичек не было - так мы днем и ночью держали костры. Зимой и летом. На сотни километров кругом - одна тайга. Среди тайги и появилась наша деревня Макарьевка. С нуля ее построили.
Мыслимо ли это, ни копейки у людей не было, никакой пенсии никто не получал, не было ни соли, ни мыла, ни инструментов - ничего. А строили. Продуктов не было - варили травы, все, в том числе и дети, питались травой. И здоровы были, не болели.
Все навыки, приобретенные во время тех скорбей,очень мне пригодились позднее, когда я на фронте в блокаду попал. А я уже к тому времени прошел "курс выживания"...
Это была явная милость Божия, что мы выжили, не смотря ни на что.Хотя должны были погибнуть, если рассчитывать только на человеческие силы. В других местах судьбы раскулаченных складывались намного трагичней.
В 1973 году стала известна судьба поселенцев, вывезенных на безлюдный остров на реке Оби у села Колпашево в Томской области (я жил в этом селе некоторое время после войны) Местные жители называли этот остров Тюремный.
В тридцатые годы туда привозили баржи со ссыльными - верующими людьми.
Сначала собирали священников:
-Выходите, берите лопаты, копайте себе времянку.
Делили всех на две группы, и одну заставляли пилить лес, другую копать. Оказалось, люди не времянки - могилы себе копали! Их надо было расселять, а
там расстреливали. Рядком посадят всех - и стреляют в затылок. Потом живым велят закапывать трупы, затем и этих расстреливали и закапывали.
В 1983 году в паводок этот остров сильно размыло, обнажились ямы, в которых закопаны были страдальцы. Трупы их всплывали, чистенькие , беленькие, только одежды истлели - и застревали в бревнах и прибрежных кустарниках. Люди говорили, что место то благодатное - тела мучеников все целы остались.

Теперь я дома...

А тем временем наш отец, сбежавший из тюрьмы, шел по тайге к месту своей ссылки. И не знал, увидит свою семью в живых или нет.
Сам он чудом избежал смерти. Его должны были расстрелять - он знал это и готовился. Тогда много составляли ложных протоколов, показывающих, что у человека якобы много батраков, - чтобы расстрелять его. Двоим его сокамерникам уже руки связали, повели на расстрел.Один из них, Иван Моисеев, успел сказать - передайте нашим - все кончено!
Пришла очередь и моего папки. Пришел прораб и говорит:
- Этих четверых сегодня на работу не пускать - их в расход.
Среди них был и отец. А прораб этот оказался его хорошим знакомым. Показал ему знаком - молчи, значит. Потом тайно вызвал к себе отца и помог ему бежать из тюрьмы.
Другой отцовский друг, дядя Макар,бегал в соседнюю деревню, чтобы узнать адрес, где мы находимся. И пошел отец пешком с Алтайского края в Томскую область. Полтора месяца шел, пешком одолел 800 километров. Без хлеба шел, боялся в деревни заходить, людей боялся. Питался сырыми грибами и ягодами. Спал все время под открытым небом - благо, лето было. Нашел он нас в августе 1930 года. Сапоги изношенные, худой-прехудой, обросший,горбатый. грязный - совершенно неузнаваемый человек, старик стариком! Мы, дети, в это время в костер таскали все, что только могли поднять. Тоже грязные - мыла-то нет. "Старик" этот закричал громко:
- Где тут барнаульские?
Ему показывают:
-Вот эта улица Томская, а вон та - Барнаульская. Он пошел по Барнаульской "улице". Видит - мамка моя сидит, вшей на детской одежонке бьет. Узнал ее - перекрестился, заплакал и упал на землю! Затрясся от волнения и закричал:
-Вот теперь я дома! Вот теперь я дома!
Она от него отскочила - не узнала его совершенно. Он поднял голову, а в глазах - слезы:
-Катя, ты меня не узнала?! А ведь это я!
Только по голосу она признала мужа, нас зовет:
- Дети, идите скорей! Отец пришел!!!
Я быстро подбежал. Папка меня за руку поймал, а я вырываюсь, плачу. Испугался: что за старик оборванный меня сыночком называет . А он держит меня:
- Сынок! Да я же твой папка! - да как заплачет снова - обидно ему, что я не узнал его.
Потом другие детки подошли: пятилетний братишка Василий, трехлетняя сестричка Клавдия. Отец снимает с себя самодельный рюкзачок - холщовый мешок, вытаскивает грязненькое полотенце, в него была завернута зимняя шапка, а в ней - заветный мешочек.Развязал его отец и дает нам по сухарику. А сухарики такие, круглые, маленькие, как куриный желток - для нас хранил, хотя сам полтора месяца голодал. Дает нам по сухарику и плачет:
- Больше нечего дать вам, детки!
А у нас у самих только вареная трава, нечего нам больше покушать. А отец так ослаб, что не может на ногах стоять. Мужики, которые барак строили, услыхали, подскочили:
-Яков Федорович! Это ты?!
-Я...
Пообнимали его, поплакали, но покормить нечем - у всех только трава. Красный кипрей.Мамка поставила отцу миску травы, и его сухари ему же отдает:
- Ты сам покушай, мы-то привыкли травой питаться...
Отец наелся травы. Дядя Миша Панин дал ему пол-литровую кружку киселя. Он пил-пил, потом повалился на землю. Посмотрели - живой. Накрыли каким-то тряпьем. Всю ночь спал отец, не шелохнулся.
На другой день он проснулся - солнце уж высоко стояло. Опять заплакал. Начал молиться:
- Слава Богу! Вот теперь я дома!
Снова накормили его травой - тем, что было.
- Давайте топор! - поплевал на руки и пошел работать.
Он же мастер. Все делать мог - все дома в нашей новой деревне строил с фундамента до крыши.Быстро построили барак.Только глухой ночью бросали работать - керосину-то не было. А отец и ночами работал - за неделю дом себе срубил, не спал нисколько. Представьте только: за неделю дом срубить! Вот как они работали!..
Я смотрю на тех людей и на нынешних. О-о-о-х, какие мы лодыри. Мы страшные лодыри по сравнению с нашими отцами. Как же они работали! Да и мы, мальчики, даже малыши, едва ходить научившиеся, - уже будь здоров как вкалывали! Мне было семь с половиной лет, а я уж топором работал - папаша в соседних деревнях топор нашел. А корчевали как? Обрубим корни вокруг дерева, ждем, когда ветер его повалит. Тогда обрубаем сучки - на дрова, в костер, пеньки - в кучу, а само дерево - на строительство.

СИЛА ДУХА,



"НА БОЖЬЮ ВОЛЮ!"

Стала расти наша Макарьевка. Отец стал прорабом по

строительству. Его все уважали, даже комендант - он ведь

такой трудяга. Он сам был и архитектором , и плотником.

Он здесь, в Макарьевке, все построил: и дома, и магазин, и

школу - десятилетнюю, с жильем для учителей. За одно лето

построили эту школу на месте глухой тайги.

У отца еще в Алтайском крае, перед арестом, отобрали

мельницу, которую они со свояком держали на речке Барнаулке.

В Макарьевке он тоже построил водяную мельницу - без единого

подшипника, сделал деревянный вал, березовые шестеренки.

Все удивлялись такому мастерству. Какая это была подмога для

ссыльных! С трех поселков приезжали люди на ту мельницу.

А мы уже и хлеб сеяли. Картошки, правда, долго не было. Но

мы ходили в другие деревни: добудем ведро-два, разрежем

картофелину на кусочки, лишь бы глазок был - и сажаем по

такому кусочку в лунку. Земля-то была новая, плодородная,

да еще пеплом от костров ее посыпали. Картошка выросла

чистейшая, крупнейшая - от радости плакали люди!

Мамка моя догадалась, когда нас ссылали, семян захватить в

мешок. Эти семена и обеспечили нас. Ну, и других мы тоже

выручали: каждому по ложечке, по две - морковки, свеклы.

огурцов. Мак сеяли - целый куль намолачивали макового зерна.

Никто тогда и не слышал о наркомании, никто не воровал.

Потом отец купил лошадку - жеребую кобылицу. Сам сделал

телегу - вплоть до колес, хомута, сбруи. Сани сделал. Коноплю

сеяли. Лен мяли. Веревки сучили - все делали сами.

Через некоторое время отец устроился в сельпо в соседнем

поселке, стал заготовителем - принимал пушнину, орехи, грибы,

рыбу, дичь.И сам добывал пушнину - без ружья, без капкана,

без палки , без петли. Как можно так добывать, а? Удивляешься

сейчас. А он ямки копал и в них ловил дичь. Попадались и

глухари с рябчиками, и зайцы, и белки, и лисицы - всего

Господь нам посылал для жизни.

Наготовят пушнины, сдадут - тогда их отоваривали нужным

для жизни. В магазин наш, где к тому времени отец работал

продавцом, все привозили, но только под пушнину.

Появились у нас спички и мыло, мука и махорка, да и другие

товары. Но в магазине нашем...дверей не было! Все свободно

лежало. И даже сторожа не было. И никто ничего не брал!

Отец сначала тревожился - ну как же, без дверей, вдруг что

пропадет? Потом решил:

- А-а-а-а! На Божью волю!

Только перекрестит - и все... Утром придет(память у него

хорошая была), пересчитает товар - все цело. Как-то один

мужик пришел:
- Дядь Яш! Я у тебя вчера пачку папирос взял. На двадцать

копеек. Пришел - а тебя не было. Увидел папиросы - взял

пачку. Держи деньги!

Вот такой был магазин - всем на удивление. Великий пример

порядочности. Какие были люди, а? Действительно, какие-то

особенные.Труженики. Честные. И их называли 6 враги советской

власти!


НАКАЗАНИЕ БОЖЬЕ.

В Макарьевке я учился в той школе, которую построил своими

руками отец. Когда я заканчивал третий класс, мы с ребятами

разговорились о Пасхе, о Боге. Учительница услышала - и ну

"прорабатывать" нас на следующем уроке:

- Ребята, я слышала, вы разговор вели о Боге. Так вот -

никакого Бога нет, никакой Пасхи нет! - и для крепчайшего

удостоверения своих слов по столу кулаком стукнула изо всех

сил - как могла. Все мы пригнули головы.

Прозвенел звонок на следующий урок - идет наша

учительница. Но от двери до учительского стола она не дошла -

ее начало сводить судорогой. Я никогда не видел, чтобы таким

образом могло корежить человека: извивалась так, что суставы

трещали, кричала что есть сил. Трое учителей унесли ее на

руках, чтобы отвезти в больницу.

Дома я рассказал мамочке о том, что случилось. Помолчала

она, потом сказала тихо:

- Видишь, Господь наказал ее на ваших глазах за

богохульство.


СНОВА - В КОЛХОЗ?

Несмотря на всякие искушения, с Божией помощью постепенно

налаживалась жизнь в Макарьевке. Свободно себя всем

обеспечивали, все оборудовали для жизни.

На четвертый год органы начали говорить а колхозе -

показалось им, видно, что мы слишком хорошо живем. Стали

напирать на жителей:дескать, хватило вам трех лет на

обустройство, вон - у вас уже и дома есть, и куры, и

поросятки, и даже коровы у некоторых.

У нас была одна лошадь с жеребенком. Как-то, когда отец

был на работе,пришли трое мужчин, никого не спросясь, надели

на нашу лошадь узду и уже хомут стали налаживать.

Мать увидела, ахнула:

- Иван Васильевич! Что это значит? Вы куда хотите лошадь

увести?
- В колхоз, Романовна, в колхоз.
- Как - в колхоз?
- Да вот решили в колхоз вашу лошаденку взять.
Ну, она подумала сначала - временно, поработать. А они
забирали ее насовсем.

- А вы-то сами в колхоз будете входить? - приступили к

матери.

- Не знаю, говорит она, - отец наш уже работает - в

сельпо.
- Нет, это не то! - отвечают. - Все равно вам в колхоз

надо!
Как упала мать на кровать - и в рев! Я из школы пришел, а

она рыдает-заливается:

- Опять отобрали! И здесь все отобрали! О, Господи Боже

мой!
А куда денешься? Отец для нас дом большой построил -

восемь на девять метров. Так в нашем доме контору колхозную

организовали. И колхоз назвали - словно в насмешку - "За

освоение Севера".

"ГДЕ ВАШ ОТЕЦ?"

Наступил тридцать седьмой год. 3 марта. Три часа ночи. Вдруг

в ночи - стук, А папки в то время не было - он пошел в тайге

пушнину добывать вместе с шестью охотниками. Там, в тайге, и

ночевал...
Стук все сильнее. Мать встревожилась:
- Кто там?
- Теть Кать. Это я , Николай Мазинский. Староста.
Она открывает дверь - а сзади старосты комендант маячит.

Кравченко. Высоченного роста, вот такие руки, вот такие плечи!

Заходит молча и все кругом осматривает. Мы проснулись, а он

как рявкнет громким голосом:
- А где хозяин? Где ваш отец?
- Он в тайге, - говорит мамка.
- Что значит - в тайге? Сбежал, что ли?! - еще громче

крикнул комендант.

- Да нет. Он в тайгу на охоту ходит, и сейчас пошел за

пушниной с охотниками.

А на стенке у нас пушнина висит. Николай Мазинский

показывает на нее коменданту:

- Вот, посмотрите, пушнины сколько!
- О-о-о, действительно, охотник! Молодец! Молодец! Ну
ладно, счастливый он, пусть ловит лисиц. Пушнина государству
нужна. Счастливый. Закрывайся, хозяйка...

Мы на кровати лежим - ни живы, ни мертвы.
- А там кто?
- Там дети.
Подошел. Поднял одеяло.:
- Да, в самом деле - дети.
- Закрывайся, хозяйка! Счастливый твой мужик - скажи ему!
Три раза повторил, что отец у нас счастливый, и ушел.
Мамка только закрыла дверь на крючок, слышит - на улице рев.

Да как много голосов плачут! Дети кричат, женщины голосят.
Даже сквозь зимние рамы слышно. Мать шубенку на голову

накинула - на улицу выбежала. Возвращается сама не своя:
- Ох! У нас соседей забрали!
А утром узнали, что на нашей Барнаульской улице

одиннадцать мужиков арестовали. Папка двенадцатым должен был

быть. Чудом он избежал в ту ночь ареста. Потому что в тайгу

ушел за зверем - план сдачи пушнины выполнять.

Поэтому и повторил трижды комендант:" Счастливый твой

хозяин".Вот такое "счастье" было. Этого не опишешь словами. А

мужиков соседских сослали - никто и не знает куда... Страшно

это - люди работали не покладая рук. У всех, как и у моего

отца, руки были огрубевшие от работы - топор, лопату из рук

не выпускали. А дали разнарядку на арест - и трудяг-мужиков

превратили во "врагов народа". Тем, кто этого не испытал -

даже представить трудно, как в нашей России происходило это

ужасное.
Забирали в тюрьмы, ссылали и тех, кто только заикнется о

Боге. Врагами советской власти называли всех таких - и

маленьких и больших. Родителей расстреляли, а детей - в

детдом в Колывани, устроенном в двухэтажном доме, отобранном

у священника. А в классах на доске было написано: "Да

здравствует счастливое детство!" Но детдомовские парни уже

взрослыми были, не побоялись спросить:

- Какое это "счастливое детство"? Папочку и мамочку

расстреляли, а нам "счастливое детство" написали?

- Замолчать! Ваши родители - враги советской власти. Вы

недовольны? Мы вас учим, одеваем, а вы еще недовольны?

Замолчать!

Но все-таки в этих детях сохранилась вера. Потом, когда

они выросли, когда началась война - этих парней взяли на

фронт, также защищать Родину - как и тех, которые не

страдали. Всех послали на передовую. Люди верующие знают, как

нужна Родина, нужна правда, нужна любовь И они, не щадя не

только здоровья, но даже жизни не щадя, защищали Родину.

ТРАВЯНОЙ ХЛЕБ.


Меня направили в военную школу в Омск, когда началась Великая

Отечественная война. Потом – под Ленинград, определили в

артиллерию, сначала наводчиком, затем командиром

артиллерийского расчета.

Условия на фронте, известно, были тяжелые: ни света, ни воды,

ни топлива, ни продуктов питания, ни соли, ни мыла. Правда,

много было вшей, и гноя, и грязи, и голода. Зато на войне

самая горячая молитва – она прямо к небу летит: «Господи,

спаси!»

Слава Богу – жив остался, только три раза ранило тяжело.

Когда я лежал на операционном столе в ленинградском

госпитале, оборудованном в школе, только на Бога надеялся –

так худо мне было. Крестцовое стяжение перебито, главная

артерия перебита, сухожилие на правой ноге перебито – нога,

как тряпка, вся синяя, страшная. Я лежу на столе голый, как

цыпленок, на мне – один крестик, молчу, только крещусь, а

хирург – старый профессор Николай Николаевич Борисов, весь

седой, наклонился ко мне и шепчет на ухо:

— Сынок, молись, проси Господа о помощи – я сейчас буду тебе

осколочек вытаскивать.

Вытащил два осколка, а третий не смог вытащить (так он у меня

в позвоночнике до сих пор и сидит – чугунина в сантиметр

величиной). Наутро после операции подошел он ко мне и

спрашивает:

— Ну, как ты, сынок?

Несколько раз подходил – раны осмотрит, пульс проверит, хотя

у него столько забот было, что и представить трудно.

Случалось, на восьми операционных столах раненые ждали. Вот

так он полюбил меня. Потом солдатики спрашивали:

— Он тебе что – родня?

— А как же, конечно, родня, - отвечаю.

Поразительно – но за месяц с небольшим зажили мои раны, и я

снова возвратился в свою батарею. Может, потому, что молодые

тогда были…


Опыт терпения скорбей в ссылке, выживания в самых невыносимых

условиях пригодился мне в блокадные годы под Ленинградом и в

Сестрорецке, на Ладожском побережье. Приходилось траншеи

копать – для пушек, для снарядов, блиндажи в пять накатов –

из бревен, камней… Только устроим блиндаж, траншеи приготовим

– а уж на новое место бежать надо. А где сил для работы

взять? Ведь блокада! Есть нечего.

Нынче и не представляет никто, что такое блокада. Это все

условия для смерти, только для смерти, а для жизни ничего нет

– ни продуктов питания, ни одежды – ничего.

Так мы травой питались – хлеб делали из травы. По ночам

косили траву, сушили ее (как для скота). Нашли какую-то

мельницу, привозили туда траву в мешках, мололи - вот и

получалась травяная мука. Из этой муки пекли хлеб. Принесут

булку – одну на семь - восемь солдат.

— Ну, кто будет разрезать? Иван? Давай, Иван, режь!

Ну и суп нам давали – из сушеной картошки и сушеной свеколки,

это первое. А на второе – не поймешь, что там: какая-то

заварка на травах. Ну, коровы едят, овечки едят, лошади едят

– они же здоровые, сильные. Вот и мы питались травой, даже

досыта. Такая у нас была столовая, травяная. Вы представьте:

одна травяная булочка на восьмерых – в сутки. Вкусней, чем

шоколадка, тот хлебушек для нас был.


ОБЕТ ДРУЗЕЙ.



Много страшного пришлось повидать в войну – видел, как во

время бомбежки дома летели по воздуху, как пуховые подушки. А

мы молодые – нам всем жить хотелось. И вот мы, шестеро друзей

из артиллерийского расчета (все крещенные, у всех крестики на

груди), решили: давайте, ребятки, будем жить с Богом. Все из

разных областей: я из Сибири, Михаил Михеев – из Минска,

Леонтий Львов – с Украины, из города Львова, Михаил Королев и

Константин Востриков – из Петрограда, Кузьма Першин – из

Мордовии. Все мы договорились, чтобы всю войну никакого

хульного слова не произносить, никакой раздражительности не

проявлять, никакой обиды друг к другу не причинять.

Где бы мы ни были – всегда молились. Бежим к пушке,

крестимся:

— Господи, помоги! Господи, помилуй! – кричали как могли.

А вокруг снаряды летят, и самолеты прямо над нами летят –

истребители немецкие. Только слышим вжжж! – не успели

стрельнуть, он и пролетел. Слава Богу – Господь помиловал.

Я не боялся крестик носить, думаю: буду защищать Родину с

крестом, и даже если будут меня судить за то, что я

богомолец, - пусть кто мне укор сделает, что я обидел кого

или кому плохо сделал…

Никто из нас никогда не лукавил. Мы так любили каждого.

Заболеет кто маленько, простынет или еще что – и друзья

отдают ему свою долю спирта, 50 граммов, которую давали на

случай, если мороз ниже 28 С°. И тем, кто послабее, тоже

спирт отдавали – чтобы они пропарились хорошенько. Чаще всего

отдавали Леньке Колоскову (которого позднее в наш расчет

прислали) – он слабенький был.

— Ленька, пей!

— Ох, спасибо, ребята! – оживает он.

И ведь никто из нас не стал пьяницей после войны…

«ГОСПОДЬ ПОДСКАЗАЛ: УБЕРИ СОЛДАТ…»

Икон у нас не было, но у каждого, как я уже сказал, под

рубашкой крестик. И у каждого горячая молитва и слезы. И

Господь нас спасал в самых страшных ситуациях. Дважды мне

было предсказано, как бы прозвучало в груди: сейчас вот сюда

прилетит снаряд, убери солдат, уходи.

Так было, когда в 1943 году нас перевели в Сестрорецк, в

аккурат на Светлой седьмице. Друг другу шепотом «Христос

воскресе!» сказали – и начали копать окопы. И мне как бы

голос слышится: «Убирай солдат, отбегайте в дом, сейчас сюда

снаряд прилетит». Я кричу что есть силы, как сумасшедший,

дергаю дядю Костю Вострякова (ему лет 40, а нам по 20 было).

— Что ты меня дергаешь? – кричит он.

— Быстро беги отсюда! – говорю. - Сейчас сюда снаряд

прилетит…

И мы всем нарядом убежали в дом. Точно, минуты не прошло, как

снаряд прилетел, и на том месте, где мы только что были, уже

воронка…Потом солдатики приходили ко мне и со слезами

благодарили. А благодарить надо не меня – а Господа славить

за такие добрые дела. Ведь если бы не эти «подсказки» - и я,

и мои друзья давно бы уже были в земле. Мы тогда поняли, что

Господь за нас заступается.

Сколько раз так спасал Господь от верной гибели! Мы утопали в

воде. Горели от бомбы. Два раза машина нас придавливала.

Едешь – зима, темная ночь, надо переезжать с выключенными

фарами через озеро. А тут снаряд летит! Перевернулись мы.

Пушка набок, машина набок, все мы под машиной – не можем

вылезти. Но ни один снаряд не разорвался.

А когда приехали в Восточную Пруссию, какая же тут страшная

была бойня! Сплошной огонь. Летело все – ящики, люди! Вокруг

рвутся бомбы. Я упал и вижу: самолет пикирует и бомба летит –

прямо на меня. Я только успел перекреститься:

— Папа, мама! Простите меня! Господи, прости меня!

Знаю, что сейчас буду, как фарш. Не просто труп, а фарш!.. А

бомба разорвалась впереди пушки. Я – живой. Мне только камнем

по правой ноге как дало – думал: все, ноги больше нет. Глянул

– нет, нога целая. А рядом лежит огромный камень.

Но все же среди всех этих бед жив остался. Только осколок до

сих пор в позвоночнике.



«ТАКОЙ РАДОСТИ В МОЕЙ ЖИЗНИ БОЛЬШЕ НЕ БЫЛО»

Победу мы встретили в Восточной Пруссии, в городе Гумбиннен

невдалеке от Кенигсберга. Как раз ночевали в большом доме –

первый раз в доме за всю войну! Печи натопили. Все легли:

тепло, уютно. А потом кто-то взял и закрыл трубу. Ладно, я у

самой двери лег – запоздал, так как часовых к пушке ставил.

Смотрю: кого-то тащат, дверь открыли. Угорели все, а мне

ничего. Но, слава Богу, все живы.

Ну а когда Победу объявили – тут мы от радости поплакали. Вот

тут мы радовались! Такой радости в моей жизни никогда больше

не было.

Мы встали на колени, молились. Как мы молились, как Бога

благодарили! Обнялись, слезы текут ручьем. Глянули друг на

дружку:

– Ленька! Мы живые!

– Мишка! Мы живые! Ой!

И снова плачем от счастья. Потом пошли на речку отдохнуть –

там в логу речушка небольшая была, Писса. Нашли там стог

сена, развалились на нем, греемся под солнцем. Купаться было

холодно, но мы все равно в воду полезли – фронтовую грязь

хоть как-нибудь смыть. Мыла не было – так мы ножами

соскабливали с себя грязь вместе с насекомыми...

А потом давай письма родным писать – солдатские треугольники,

всего несколько слов: мама, я здоров! И папке написал. Он

тогда работал в Новосибирске, в войсках НКВД, прорабом по

строительству – в войну его мобилизовали. Он жилые дома

строил. И он отдал Родине все, несмотря на то, что считался

«врагом советской власти».

И сейчас, когда другой враг угрожает Родине – враг,

пытающийся растоптать ее душу, – разве мы не обязаны защищать

Россию, не щадя жизни?..


"РУССКАЯ МАДОННА"


Об этом потрясающем случае помнят все в Жировицах, где в

Успенском монастыре в Белоруссии служит мой сын Петр.

Когда в Великую Отечественную войну немцы стояли в монастыре,

в одном из храмов держали оружие, взрывчатку, автоматы,

пулеметы. Заведующий этим складом был поражен, когда увидел,

как появилась Женщина, одетая как монахиня, и сказала

по-немецки:

— Уходите отсюда, иначе вам будет плохо...

Он хотел Ее схватить — ничего не получилось. Она в церковь

зашла — и он зашел за Ней. Поразился, что Ее нет нигде.

Видел, слышал, что зашла в храм, — а нет Ее. Не по себе ему

стало, перепугался даже. Доложил своему командиру, а тот

говорит:

— Это партизаны, они такие ловкие! Если еще раз появится —

взять!

Дал ему двоих солдат. Они ждали-ждали, и увидели, как Она

вышла снова, опять те же слова говорит заведующему воинским

складом:

— Уходите отсюда, иначе вам будет плохо...

И уходит обратно в церковь. Немцы хотели Ее взять — но не

смогли даже сдвинуться с места, будто примагниченные. Когда

Она скрылась за дверями храма — они бросились за Ней, но

снова не нашли. Завскладом опять доложил своему командиру,

тот еще двоих солдат дал и сказал:

— Если появится, то стрелять по ногам, только не убивать — мы

Ее допросим.

Ловкачи такие! И когда они в третий раз встретили Ее, то

начали стрелять по ногам. Пули бьют по ногам, по мантии, а

Она как шла, так и идет, и крови нигде не видно ни капли.

Человек бы не выдержал таких автоматных очередей — сразу бы

свалился. Тогда они оробели. Доложили командиру, а тот

говорит:

— Русская Мадонна...


Так они называли Царицу Небесную. Поняли, Кто велел им

покинуть оскверненный храм в Ее монастыре. Пришлось немцам

убирать из храма склад с оружием. Матерь Божия защитила своим

предстательством Успенский монастырь и от бомбежки. Когда

наши самолеты бросали бомбы на немецкие части,

расположившиеся в монастыре, бомбы падали, но ни одна не

взорвалась на территории.

И потом, когда прогнали фашистов и в монастыре расположились

русские солдаты, немецкий летчик, дважды бомбивший эту

территорию, видел, что бомбы упали точно, взорвались же везде

— кроме монастырской территории. Когда война кончилась, этот

летчик приезжал в монастырь, чтобы понять, что это за

территория такая, что за место, которое он дважды бомбил — и

ни разу бомба не взорвалась. А место это благодатное. Оно

намоленное, вот Господь и не допустил, чтоб был разрушен

остров веры. А если бы мы все верующие были - вся наша

матушка Россия, Украина и Белоруссия - то никакая бы бомба

нас не взяла, никакая! И «бомбы» с духовной заразой тоже бы

вреда не причинили.



продолжение следует (не сегодня)

Татьяна!

А сам батюшка еще жив? Вы с ним знакомы?
Книга большая? Может быть, еще выложите?

_________________
Тина Гай

Тина Гай,

нет я не знакома с батюшкой - просто поделилась впечатлениями от книги. Жив ли он сейчас - к сожалению, не знаю.

По этой ссылке есть его фотографии.

http://www.orthedu.ru/berdsknew/prihody/o_valent.htm

Я могла бы выложить и другие рассказы. но мне сегодня объяснили, что при скачивании и просматривании на форуме - разницы в трафике нет никакой, то есть Вам , наверное, целесообразнее скачать книгу по ссылке, которая была в первом постинге. Я ее продублирую здесь:

http://www.orthedu.ru/arhiv/03.htm

Очень быстро скачивается.

ПРИМИРЕНИЕ С НЕБОМ

Это случилось в Томской области в Колпашеве. Одна девица, по имени Зоя, закончила 10 классов, получила аттестат зрелости. Пришли к ней три школьные подруги чайку попить. Увидели иконы — начали смеяться:

— Глядите-ка — иконы держат!

Хи-хи-хи да ха-ха-ха! Зоя смутилась, покраснела. Мать пришла с работы — дочь ей ультиматум:

— Мама, убирай иконы!

— Ты что, дочка?.. Ни за что я этого не сделаю.

Две недели шла борьба. Мать не уступает. Плачет от горя. А дочка вошла в богоборческий раж:

— Мам, тогда я эти иконы уберу сама!

— Уберешь?.. Тогда, доченька, я тебе горшочка ни разу не поднесу, пить не подам!

— Да что ты такое говоришь, мама?!

— Как мать сказала — так и будет, если иконы тронешь. Будешь лежать пластом на постели — парализует тебя. Тебе Царица Небесная отнимет ножки, отнимет у тебя разум — будешь как глупенькая лежать...

Зое стало не по себе. Но все-таки она не отступила от своих замыслов. Тогда мать начала акафисты читать. Она

112

работала сторожем — и по 3-4 акафиста за ночь успевала прочесть: Спасителю, Царице Небесной, чтобы вразумили ее дочку Зою.

— Царица Небесная, прости! — непрестанно взывала мамочка со слезами.

И однажды — прошло две недели или больше — в ночь с субботы на воскресенье дочь как крикнет:

— О-о-ой, мама! Давай крестик! Давай молиться! Скорей!!!

— Да что случилось, Зоюшка?

— Не спрашивай! Не расскажу. Страшно!

Надела крестик Зоя, встала на колени. Помолились вместе с матерью часа два. Немного успокоившись, дочь рассказала:

«Какая-то милая, хорошая монахиня, красивая-красивая, держит меня за руку и ведет на запад. Одета она в блестящее коричневое одеяние — такого дивного цвета на земле вообще нет. Вокруг — черная ночь. А там, где мы идем, светло, как при солнце. А откуда свет поступает — не видно. Долго шли мы молча. И подвела меня эта монахиня прямо к крутому обрыву, метров 15 глубины. А там темная, грязная вода, в которой плавают и крысы, и крокодилы, и какие-то гадюки. И люди среди этих гадов плавают. Человек вынырнет — а крокодилы за ним гонятся. Он ныряет — и крокодил за ним. Картина, конечно, ужасная. Но я сначала не поняла что к чему. Тогда эта женщина говорит мне:

— Ну, вот, Зоя, если будешь Бога гнать, то в таком месте будешь во веки веков».

Когда эта девица услышала, что эти ужасы касаются ее лично, проснулась да как закричала:

— Давай, мама, молиться!.. Давай мне крестик скорее!

Потрясло ее, как духовно страдают люди, которые борются против Бога — пусть даже словом. Встали они с матерью на молитву — часа 2 молились на коленях. И такое вдруг горячее желание появилось у Зои — молиться, немедленно пойти в церковь, никого не стесняясь...

113

— Пойдем, мама, в церковь!

— Рано еще, дочка, только 4 утра — поспи немного...

Всего два часа Зоя помолилась с матерью — а уж и слезы покаяния появились, и изменилась она, духовно совершенно другой стала. То против Бога шла, а теперь за Богом потянулась. Молитва — это проповедь великая!..

В 6 утра проснулась Зоя со слезами на глазах:

— Ой, мама, мама, ну зачем я проснулась?.. Пыталась снова закрыть глаза — нет, не спится.

— Что же ты видела? — удивилась мать. И Зоя рассказала...

«Ту же самую удивительную монахиню — но только вела она меня на восток, по дороге, прямой, как струна, сияющей стальным блеском и ровной, как стекло. Тихо шли мы, не торопясь — уже не тьма, а дивный свет кругом. Подошли к огромным резным вратам — красоты такой, что ни одному художнику не создать. Врата эти сами открылись перед нами и сами закрылись. А дорога идет вдаль через прекрасный сад, полный порхающих птиц, благоухающих цветов, необыкновенных плодов. На это невозможно смотреть без восторга! Смотрим — впереди показался золотой крест, послышалось дивное пение, несущееся из окон храма. Ой, как хорошо поют! Я слушала, слушала — и у меня слезы потекли от этой Благодати... Монахиня молча смотрела на меня, а потом спросила:

— Ну, как, Зоя, нравится тебе церковное пение? Я смогла выговорить только:

— Ой, как нравится! Как хорошо!.. — и заплакала. И в тот же момент проснулась. Мама, мама, зачем я проснулась ?!»

После этого Зоя стала ходить в церковь без всякого стеснения — никого не стала бояться... От самой Зои я и услышал эту историю.

Вот вам живая проповедь — как мать вымолила безбожницу-дочь. Сами-то мы, без материнских молитв, и не слышим обращенного к нам Божиего слова. Глухие сердцем бываем. А мать, Мария Ивановна, — она все глаза

114

выплакала, неотступно молилась, каждую ночь по нескольку канонов и акафистов читала за дочь.

А потом пришло время — мамочка умерла... Дочка осталась одна, и так уж случилось, что заболела она туберкулезом... А ее подруги — врачи, такие хорошие, заботливые, стали приносить ей лекарства, продукты. Зоя же решила:

— Господь дал мне болезнь — я должна ее терпеть!..

И все вспоминала, что она видела в небесном саду — такая там была радость, такой свет! Не мне судить, права она или нет, — но только не стала она лечиться, два года туберкулезом болела, а никакого лекарства в рот не взяла... А когда умерла — лежала в гробу со светлым лицом, будто восковая, легкая, неземная — примиренная с Небом, против которого она восставала по неразумию своему.

_________________
С уважением,
Таня.