Православный форум Доброе слово

Про дурачков (из реальной жизни).
Жила-была семья. Муж недели напролёт работу работал, ещё и дом для семьи за городом строил, жена, как водится, вся в двух дитятках-двойняшках растворялась, да всё по дому управлялась. При хозяйстве хоть и невесть каком - три комнотёнки в многоэтажке - уставала изрядно, зато к вечору - всё непременно ужин для мужа с чаркой да с изысками, и сама собой для него - добрая красавица. Что ни суббота – на Всенощную, Воскресенье – на Литургию и всё полным семейным составом, как положено. Всяко в быту бывало, мёдом не мёдом, но жизнь лилась чинно, ровно и благообразно. Такая семья и для духовника утешение. Бывает и такое, когда цель у обоих одна и самая главная.
Жили-жили не тужили, а тут вот детки-однолетки до школы доросли, жёнка теперь одна дома прибирается, всё так всюду и блестит кругом блеском стерильным, а хозяйке нипочём, моет да убирает себе – сплошное царство гигиены. Всё как-то ничего, но вдруг стало хозяйке скучно и говорит она как-то мужу:
«Устрой-ка ты меня, миленький, на работку. В тягость мне дома сидеть без толка, когда силы и желания есть в обществе себя применить».
«На работку – так на работку, - рассудил муженёк, - коли силы и желания имеются». И так как-то гигиена эта домашняя уже не в радость стала - не дом, а Европа какая-то.
Нашёл предприимчивый муж конторку невзрачненькую, где старый знакомый управлял – всё подторговывал незнамо чем, чьи-то деньжонки нечистые отмывал. Определили жену на нехитрую должность, типа секретарши-помощницы у директора, зарплатку положили символическую, впрочем, как и обязанностей поручили так себе и невесть каких. Всё одно – жена при деле, да и конторка рядом с домом.
Стала жена трудиться, не покладая рук, старается, всё делает на своём месте справно и как должно. А начальник - мужичонка похотливый оказался, стал ходить вокруг мыльным пузырём надутым да глазёнками масляными на неё всюду поглядывать. Бабёнка-то образом видная, он и задумал, блудодей лукавый, неладное и пошёл на таран. Благо ему, что сам брунет жгучий и умелец мастеровитый в зловредных делах. Тут что-то скажет, там улыбнётся, здесь зыркнет томным взглядом романтическим. Через месяцочек зарплатку прибавил. А той дурочке всё нипочём, нрав-то совсем покорный и сердцем проста, и всё хорошо ей да ладно…
Время прошло, и тут порешил этот дракула секретаршу свою на абордаж брать. Расстояние при разговорах сокращал до бесстыдства, прикосновения позволял себе горячие и недвусмысленные и всё шёпотом с ней разговаривал, химера. Тут петух и клюнул девицу распрекрасную, и открылось ей всё в миг и как есть, уразумела впервые за много лет в себе разницу между долей супружеской и сугубо женской. Клюнул-то клюнул птах, но вот видать не больно или не в то место - как только дошло до неё, что брунет амур с ней чинит, покраснела дурёха до помидорного цвета и… хихикнула. Да и только.
А тот чары свои распутные давай в край распускать и пуще глубить зловредие постыдное. Стал звать её по кабакам да клубам ночным. Раз позвал-подмигнул, два позвал-приобнял, а та всё млела да хихикала. Однажды не устояла и пошла по немощи. Так и зашла далёче…
Домой теперь приходит лицом как помидор и молчит, только стыд слезу невольную выжимает из бессовестных глаз и нижнюю губку припухшую в дрожь бросает.
И знай себе врёт, что, мол, работы не разгрести, как много, и здоровье стало теряться по этой причине. А мужу невдомёк, он-то себе привык меньше верить, жалеет всё её и волнуется. Видать тоже был дурачок. (Или нет?)
Теперь свекровь за дитями смотрит. Теперь жена и в выходные занята, и в церковь ни ногой…
Однажды приходит жена домой ближе к полуночи, глядит, а муж сидит в детской комнате и колыбельную тихо деткам поёт. Тот учуял, что супруга вернулась, встал на цыпочки и пошёл ей навстречу.
«Ванька приболел, температурит, - говорит ей шепотом, помогая пальто снять, - я ему молока с мёдом дал… А ты это - иди на кухню. Там ужин на плите».
Затревожилась, гулёна, стала спрашивать, как и что с Ванькой, какая температура, врача ли вызывали…
Пришла на кухню, села на стол и зарыдала горькими слезами.
«Ты что же это, дурочка, убиваешься так? – удивляется дурачок и картошечки жаренной с лучком в тарелочку ей накладывает. - Тут простуда не боле! Господь вылечит богатыря нашего! Совсем своей работой уработалась, может другую найдём?»
А у той сердце сжалось и давай ещё пуще рыдать, слёзы солёные лить.
Дурачок испугался даже…
«Что ты, - говорит ласково так, - девонька моя хорошая, отчаиваешься. Потому что значит в храме давно не была».
И обнимает…
И прижимает к себе…
И целует в волосы…
И вдыхает через них Родину. Кроме жены он Родину вдыхал через детей и мать свою. Родина ему так и открылась, через Любовь и запахи родные и знакомые …
Не дурачок ли?...
И тут видать Господь помиловал дурочку. Разорвалось её сердце мученное на миллион кусочков маленьких, отпрянула она от дурачка своего, сорвалась с места и на колени бросилась в пол холодный лбом бестолковым…
И каждый кусочек сердца разорванного возопил в ней с болью душевной:
«Прости меня, дурочку!!!»
И кричала истошно в ней мука лютая, та, с какой грех зловонный от образа Божьего отрывается в человеке. Страшно такая боль кричит, но праведно…
Кричала-кричала грешница, да, рыдая, и рассказала мужу про всё, как на духу…
А лапы у мужа были большие и широкие, но хоть имел он душу широты великорусской и христианством пропитанную, нрав в нём кипел суровый и деспотический.
Выслушал он всё супружеское беззаконие в малых подробностях, и налились глаза его слезами да кровью. Потерял он весь облик человеческий и стал похож на быка разъярённого. Запыхтел гневом диким и пламенным, и рука пудовая сама собой поднялась над головушкой суженой…
«Пошла вон, Гоморра!!!» - только и успел крикнуть дурачок разоблачённый.
Той и след в миг простыл. Знала мужа в гневе опытом тесно-семейным…
А бычок всё сидел с глазами выпученными, ноздрями раздутыми и руку яростью дрожащей не опускал, да весь свой гнев разъярённый угрожающе-медленно словами выпустил:
«Б-а-б-а г-н-о-е-р-о-д-н-а-я! Гнусность пакостная!!!»
Сказал и по столу хлопнул так, что тарелка с картошкой нееденная упала на пол и разбилась.
Были, конечно, и другие слова и много. Скверно всё сделалось - впитало немощное сердце зловонье ближней души супружеской и отозвалось новым смрадным грехом. Так часто бывает…
Какие мысли только не кувыркались в мозгу распалённом мужнином. Пелена гневная покрыла взор. И застыла мысль единственная в голове больной, распухшей от гнева…
Вскочил разъярённый деспот, нашёл жену, как была, взял в охапку и утащил…
Бросил небрежно на заднее сиденье машины и погнал, что есть мочи прочь от Москвы…

К утру вернулся один одинёшенек, разбудил деток поцелуями ласковыми, собрал их бережно и отвёз к матери…
Обернулся домой через час, да не один, а с ящиком водки…
И запил бедолага несчастный, и закрутились мысли всякие больные на горькое будущее, и стал человек облик терять человеческий в пьянстве сугубом и нарочитом…
(Продолжение следует)

Жду продолжения рассказа.

Про дурачков (продолжение)
Прознала мать про запой сыновний, не по нраву ей стало это безобразие, прибежала к нему и хлопнула пьянчужке подзатыльничек смачный.
«Ты, что это дозволяешь себе?! Присномучеником себя возомнил? Над женой насильство учинил, детёв сбагрил, а сам водкой себя жалеешь, гнус! Ещё барбареллу себе заведи, хворь растакая!» И давай хлестать детину всем, что под руку попалось. Досталось бедному. И так всё и везде болело, а руку тяжёлую мамкину он с детства боялся…
Мамка в молодости пела в хоре, воспитывала сына одна (всё солдатским ремнём), любила икону Ярое Око и всю жизнь боролась за справедливость всеобщего бытия… А ещё по ночам горячо молилась за Родину и терпеть не могла либералов. А досталось гнусу не зря вовсе – отрезвился на третий день загула и вошёл в ритм свой прежний рабочий. Мамка знала, как из детины дурь выбить и скромности научить, потому как уверена была, что любовь и дурь развиваться вместе не могут, и всё чаще она, любовь то есть, через кнут к человеку и приходит и от того делается сердце скромным. В общем-то, с ней никто никогда и не спорил, кроме либералов. Но и те потом перестали, потому, как забоялись её однажды. А сынок мамку любил очень и знал, что покуда любовь не засияет в душе свободой, до тех пор там страх висеть должен. Вот тут сам он любовь потерял да страха не уберёг - от того и запил, а мамка его в чувства и привела. Ведь человек – существо, как правило, нескромное и на совести у него чего только не намешано до безобразия, да ещё всегда при всём человеку за дурь пряник вместо кнута подавай… Рассуждал так сынок, а сам серее тучи ходил, лицом нахмуренный, молчал везде и всех сторонился.
Прошёл месяц тяжёлого одиночества, и разорвалось сердце у бедолаги – время пришло. Сел он в машину и погнал прочь от Москвы с противоречивыми чувствами…
(продолжение следует)

А дальше что было?

Про дурачков (продолжение)
Приезжает мужичок к обители женской и видит: выходит из белых врат монастырских - девица не девица, ангел не ангел… Подходит это волшебство чёрненькое к нему, из глаз усталых и опухших слёзки ручейками струятся по бледным щёчкам, прижимается к мужичку чудо ненаглядное и хнычет тихо и горестно… А у того сердечко сжимается, потому, как увидел он родимушку свою согбенной и измождённой, учуял объятием руки своей, как сутулость изгибает плечики её исхудалые, как ангелочек его после сельской работки монастырской навозцем попахивает, но глазки родимые хоть и совсем уставшие, а светятся светом чистым и прозрачным… Только слёзы льют от души. Хоть и стыдился он всю жизнь боли своей, но тут как-то совсем мучительно стало переживать мужичку эту картину жизни со слезами солёными…
- Ну ты, это… давай без этого – всё, что и мог он сказать, запинаясь как школьник, а у самого губёнка подрагивала, да в глазу пелена… Жалко ему стало свою Родину и стыдно, что сразу не простил…
- Собирайся, родненькая, детки ждут, – и лицо отвращает, глаза пряча…

Едут в машине, прошла горечь раскаянья, ему дышится легче, да поглядывает всё на неё каждую минуту, улыбается как-то всё ж грустно, но трепетно, и ручку её теребит как при второй встрече в юности, а она льнёт к нему и молится про себя…
И вдруг спрашивает испуганно голосом неподдельно озабоченным:
- Ты его убил?
- Нет, - отвечает виновато. - Приложил хмыря, малость, ладошкой…
Жена посмотрела на его родную широкую лапку и озабоченно молвила:
- Тебе ж батюшка наказывал, что человеку в голову нельзя никогда бить.
- Да я не в голову, - бурчит не хотя, еле слышно, взгляд прячет. - В ухо, как в детстве. Батя поругал и поклончиками наказал на месяцочек…
Потом была широкая монотонная дорога, бескрайняя русская Родина вокруг и продолжительное молчание, и спустя время она заглянула ему в глаза взглядом глубоким и честным и тихо сказала:
- Прости меня.
- И ты меня прости.
Если бы честность человеческая имела свой голос, то он, наверное, был бы таким…

Нелегко всё пережилось обоим. Пока жёнка месяц трудницей в монастыре послушалась, муженёк каждый день по благословению духовника за брунета-заблуду молился горячо (ох, как душу свою супруг обманутый перестраивал – одному Богу известно!), да ещё и по двадцать поклонов земных за того бил.
Бывает и такое у дурачков…
Но за всё Богу Слава!

Спасибо. Ваш рассказ трогает сердце.

_________________
http://sakunova-juli.narod.ru/

На стене в маленькой комнатке, где жила Маша Иванова, на самом видном месте висела большая яркая картинка с изображением вечерней улицы далёкого города. Это был майский лист старого календаря с числами и надписью: «Terrace of the Cafe at the Place du Forum in Arles in the Evening». На этой картине ей нравилось четыре детали: звёзды в ярко-синем небе, белые столики освещённого уличного кафе, булыжники на мостовой и беседующие посреди улицы мужчина и женщина. Маша могла долго вглядываться в городской пейзаж неизвестного художника, и это занятие ей очень нравилось и никогда не надоедало. Ещё она любила зимой тихой безветренной ночью стоять на крыше барака, где она жила. Внизу открывалось белое царство снега, вверху - чёрное царство неба, а она стояла посередине и была царицей двух царств сразу. Всей грудью Маша набирала свежего морозного воздуха и медленно выдыхала его густым паром, через танцующую дымку которого смотрела на одинокую луну в чёрном небе. Ещё больше она любила, когда в небе сиял тонкий молодой полумесяц. Дивилась девушка мысли, что все-все люди Земли, которые жили и живут сейчас, когда-нибудь за свою жизнь видели этот полумесяц именно таким, каким созерцала его сейчас она - Маша Иванова. И Сократ наверняка видел, и Александр Македонский, и Шекспир, и Пушкин, и Экзюпери и даже Гитлер…
Пять лет назад, когда Маше было шестнадцать, она очень часто смеялась, а если не смеялась, то с лица не сходила открытая улыбка. Иногда она грустила, что не могла познакомиться с каким-нибудь парнем, который стал бы ей настоящим другом. Все девушки вокруг имели парней, а она нет. Тогда Маша только приехала в Москву поступать в институт и снимала с подругой эту самую комнатку в бараке, где висела картинка вечернего города. У девушек началась новая жизнь, они чувствовали себя взрослыми и смотрели вперёд с горячей надеждой на счастье.
Однажды на дискотеке Маша познакомилась с лысым мальчиком. Тот рассказывал ей много разных весёлых историй, а она громко смеялась и была на седьмом небе от счастья. Мальчик был не очень красив, и изо рта у него пахло вином, но зато он показался ей добрым и остроумным. Маша назначила ему свидание на следующий день, и тот согласился пойти с ней в кино. С самого утра она готовилась к предстоящей встрече и не отходила от зеркала. Маша подозревала, что совсем не красива лицом, но сознание того, что понравилась молодому человеку, внушало ей силы и уверенность в себе. Девушка верила, что гардероб может быть частью успеха и одолжила у подруги модное кашемировое пальто. Глядя в зеркало, она чувствовала себя элегантной и шла на свидание с восхитительной мыслью, что её жизнь наконец-то изменилась в лучшую сторону. Наконец-то у неё появился парень.
При встрече у лысого мальчика опять пахло изо рта вином. Он оказался ещё веселей, чем вчера, и подарил Маше плитку горького шоколада. А потом сказал, что у него нет ни гроша на билет, и предложил вместо кино пойти на день рожденья к лучшему другу. У Маши тоже не было денег, к тому же она очень замёрзла – красивое пальто оказалось холодным – и она приняла приглашение. Маша шла с ним под руку и сияла от счастья, потому что никто никогда ей не дарил шоколадок и никого такого, кого она могла взять под руку, у неё не было. Девушка с умилением смотрела на своего спутника, а он опять рассказывал какие-то весёлые истории, и ей было очень-очень хорошо. В какое-то мгновенье сердце Маши широко открылось, и она впустила туда этого малознакомого лысого мальчика. «Какой он славный и хороший! И какой добрый!» - думала она. Когда они пришли в гости, лысый мальчик предложил Маше использовать шоколадку в качестве подарка другу на день рожденья, потому что он для этого ничего не припас, а ей пообещал подарить шоколад потом, и не плитку, а целую коробку. Маша широко улыбнулась и с радостью согласилась. Подаренную шоколадку ели все вместе, потому что другой еды на праздничном столе почти не было, зато было много бутылок пива и водки. Компания оказалась маленькой – именинник с девушкой и лысый мальчик с Машей, но было очень весело – Маша смеялась громче обычного, потому что первый раз в жизни выпила водки и сильно опьянела…
Спустя время врач сообщил девушке, что она беременна, и Маша очень удивилась. В тот незабываемый день она шла по светлому весеннему городу, и ощущала какое-то неведомое волшебное чувство. Ей сказали, что внутри неё теперь - жизнь. Мир вокруг бурлил своим чередом, всё так же двигалось и развивалось, а Маша шла с новым чувством – она теперь другая. И то солнце, которое зажглось у неё внутри, светило гораздо ярче и теплее, чем, то, которое глядело с неба в этот погожий весенний денёк. Она это чувствовала. Теперь Маша не просто шла, а двигалась навстречу чему-то главному. Как часто людям не под силу объяснить главного. Этого, быть может, не требуется, когда глубоко внутри ощущается уверенность в этом самом главном, и сердцу открывается совсем другая реальность…
В тот день она пришла к своему лысому мальчику, который жил у того самого именинника и рассказала ему о своём положении. Мальчик тоже удивился и стал пить водку на кухне, а Маша легла на кушетку в соседней комнате и заплакала. Потом пришёл хозяин квартиры с девушкой, и Маша услышала, как её лысый парень рассказывал им историю про «придурошную уродину и страхолюдину», которая, отдавшись за шоколадку, решила его на себе поженить. Ещё он смешно говорил о каком-то «бревне в постели», про интимные подробности своей жизни с этим «бревном» и несколько раз повторил: «хороша Маша, что не наша». Все на кухне смеялись, потому что лысый мальчик всегда умел весело рассказывать разные истории, но не смеялась одна Маша. Она даже плакать перестала, только вышла на кухню, взяла нож со стола и, что было силы, полоснула себе по венам на запястье. И потеряла сознание…
Её спасли, но не удалось спасти младенца – у Маши случился выкидыш.
В больничной палате она дышала на холодное стекло, и писала пальцем на запотевшей поверхности: «Зачем я живу?»
Мама умерла, когда ей было тринадцать. В день похорон Маша несколько часов простояла у свежей могилы, плакала и смотрела в небо. Она не могла поверить, что человека может не быть. Ветерок качнул тонкую ветку берёзы, шелохнулась травинка, на которую прыгнул кузнечик, шелестела густая листва, где-то лаяла собака, пели птицы – мир по-прежнему шевелился, звучал, жил, и неужели всего этого человек не может видеть и слышать потому, что его - просто нет. Берёзка, травинка, кузнечик, листья, собака, птицы – всё это было, есть и будет, а мамы нет… И вдруг Маше стало очевидно, что даже если маму сейчас невидно и даже если её никогда не будет рядом - мама всё равно есть. И будет всегда. Никто не мог её переубедить в этом, потому что до сих пор никому и ничему на свете не по силам заставить Машу разлюбить свою мать. Она не могла объяснить главного: смерть никогда не победит и не уничтожит любовь.
Дочь оказалась на попечении старшего брата, который вскоре привёл в дом жену с двумя детьми, и Маша стала себя чувствовать лишней. Проживая впятером в однокомнатной квартире, она чувствовала, что мешает его семье нормально жить. Она не могла дождаться окончания школы, чтобы уехать из родного посёлка в Москву, чтобы начать новую независимую жизнь. У неё было три цели: поступить в институт, устроиться на хорошую работу и найти парня. В первый год поступить в институт ей не удалось из-за того, что как раз во время экзаменов у неё случился выкидыш, и она попала в больницу. Зато работу Маша нашла сразу – продавщицей в маленьком магазинчике одного доброго армянина, который к ней очень хорошо относился и платил хорошую зарплату. Через год она поступила на заочное отделение библиотечного факультета.
Как-то после встречи с лысым мальчиком она услышала по телевизору слова про одного известного человека: «Всю жизнь главным его деликатесом были женские сердца». Маша со своим большим девичьим сердцем не хотела быть деликатесом и с тех пор прочь гнала мысли о парнях и никогда больше не пила водку. А ещё с её лица сошла открытая улыбка...